Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

любовь и ненависть. Перечитывая каждый законченный рассказ, я восхищался своим умением, удачно найденным словом, запоминающимися характерами, языком своих героев. Но как только рассказ попадал на мои глаза уже в напечатанном виде, я не знал, куда деться от стыда: все казалось невыразительным, бесцветным и скучным. Я мучился и переживал, ругая себя за самонадеянность и самовлюбленность. «Как я мог рискнуть отдать эту бесталанную вещь в журнал, и как там могли ее напечатать?!» — недоумевал я и давал слово никогда больше не брать перо в руки. Но проходило несколько дней, и все повторялось.

Я решил обязательно показать вновь написанное своим учителям и товарищам. И показывал, внимательно выслушивая советы и замечания, а потом заново перерабатывал написанное.

По прошествии некоторого времени, я все-таки рискнул собрать вместе несколько моих наиболее удачных, с моей точки зрения, рассказов и отнес их Мустафе Кулиеву с просьбой издать небольшую книгу.

Мустафа Кулиев посмотрел на меня с удивлением:

— Ну и аппетиты у тебя! Если так будет продолжаться, для тебя одного надо будет открыть специальную типографию. Дай выйти сперва одной книге, а потом проси издать вторую!

— О какой книге вы говорите, Мустафа-муэллим? — изумился я.

Он смотрел недоуменно на меня:

— «Явление имама» разве не твоя книга?

— Так называется мой рассказ.

— А кто передал в Азербайджанское государственное издательство сборник твоих рассказов?

— В издательство? — еще больше изумился я.

— Ты, конечно, не знаешь…

Видимо, что-то в выражении моего лица подсказало ему, что я говорю правду. Не сомневаясь больше в искренности моих слоя, он посоветовал мне сейчас же пойти в Азернешр, как для краткости все называли Государственное издательство.

— Найди Алигусейна, он тебе все объяснит.

Я помчался в издательство на Большую Морскую и спросил, где найти Алигусейна?..

Алигусейн оказался молодым человеком. Узнав, кто я, он показал мне редакционное заключение Мамеда Сеида Ордубады, рекомендовавшего мою книгу к изданию. Потом протянул мне кипу листков, на которых были напечатаны на пишущей машинке мои рассказы.

— Сядь и прочти внимательно подготовленную к набору рукопись! — И усадил за пустовавший письменный стол, на котором расчистил место для меня.

Я с удивлением обнаружил, что кто-то неизвестный удачно подобрал мои рассказы: они и мне самому казались лучшими.

— Ты должен держать связь с издательством. Мы не знали твоего адреса и страшно задержали рукопись, не смогли вовремя сдать в типографию! Захаживай время от времени!

Эти слова воодушевили меня.

— А кто может почитать и другие мои рассказы? С кем можно поговорить по этому поводу?

Он на удивление серьезно отнесся к моим словам и, отложив в сторону какие-то бумаги, сразу ответил:

— Собери все, что у тебя есть, и приноси.

— А когда могу вас побеспокоить?

— Никакого беспокойства нет. Когда сможешь — приноси.

Я распрощался с Алигусейном, радуясь, что судьба свела меня с таким хорошим человеком.

Неделю я приводил в порядок свои рассказы, что-то дописывал, что-то переделывал. И понес в издательство.

Алигусейн тут же начал читать, потом отложил в сторону и в раздумье сказал:

— Знаешь, а мне не нравится название «Карабахское счастье». Это хорошо для газетной статьи, но не для книги. Придумай другое.

Один из моих рассказов назывался «Приданое моей тетушки». Я предложил назвать так всю книгу. Алигусейн улыбнулся и тут же, повторив вслух, написал на папке, в которую вложил принесенные мною сегодня рассказы: «Приданое моей тетушки».

За редактирование книги взялся Мамед Сеид Ордубады, который занимался и первой моей книгой. Было лестно, что такой известный писатель будет редактором двух моих книг. Я мечтал с ним познакомиться, чтобы поблагодарить за труд, — он с таким чутьем отобрал рассказы для первого моего сборника!..

Однажды, когда я пришел в очередной раз в Азернешр, Алигусейн приветствовал меня словами:

— Ты хотел познакомиться с Ордубады? Вот он!

За столом возле окна оживленно беседовали два человека. Одного из них я знал — это был известный поэт-импровизатор Алиага Вахид, автор сатирических стихов и лирических газелей. Он был в шелковой рубашке с расшитым воротом. Рядом с ним сидел длиннолицый пожилой человек с огромной лысиной, в парусиновом пиджаке. Он, улыбаясь, поглядывал на меня.

Я подошел к беседовавшим, Ордубады прервал свою речь на полуслове и спросил:

— У вас ко мне дело? — Голос его звучал сухо.

Я показал на лежавшую перед ним папку с надписью «Приданое моей тетушки».

— Это мои рассказы.

— С чем и поздравляю, — с неожиданной язвительностью произнес Мамед Сеид Ордубады. — Что еще?

Я растерялся и не знал, что делать. Уверенности моей как не бывало. Извинившись, что нарушил их беседу, я попятился к двери. Но Мамед Сеид остановил меня:

— Твои первые стихи я напечатал в газете «Коммунист» года три-четыре назад, когда был ее главным редактором. Вот и на первой твоей книге будет мое имя. Ты откуда родом?

— Из Зангезура.

Он неожиданно помрачнел, я так и не понял — почему.

— Что ж, удел редактора — читать чужие рассказы. Пусть и твои будут среди тех, что должен прочесть я. Только внемли моему доброму совету: пореже появляйся здесь. Не будь надоедливым, как некоторые молодые.

Один из известнейших азербайджанских писателей Мамед Сеид Ордубады был разносторонне одарен: писал стихи, рассказы, фельетоны, романы. Некоторые сатирические свои произведения он подписывал псевдонимами. Он был лет на тридцать старше меня и прошел большую школу революционной борьбы, сидел в царских тюрьмах. Этот талантливый человек отличался, как мне потом говорили, сложным, вспыльчивым характером. Порой собеседник не знал, что последует в следующую минуту за первыми благожелательными фразами… Однако это не мешало ему деятельно помогать молодым литераторам.

В тот день я вернулся домой в дурном настроении. Ночью спал плохо, тревожно, не мог отвязаться от упреков Ордубады. «Не будь надоедливым!..» — кричал он мне. А утром вахтер громко постучал в нашу дверь и вручил телеграмму от Агила-киши: в ней сообщалось, что у меня родился сын. Читал и глазам не верил! От радости хотелось петь и плясать. Но я старался никому не показывать, как я растроган, — неловко проявлять излишнюю чувствительность. Уединившись, я снова и снова перечитывал слова телеграммы. «Скорее в Назикляр!» Эта мысль не покидала меня ни днем, ни ночью. Взять сына на руки, посмотреть на цвет его волос, глаз, узнать, какой нос, брови, ресницы!

Но тут же я сам себя осек: а учеба? А курсы, где я теперь преподаю? А книга, которая скоро должна выйти? Ведь я могу срочно понадобиться в редакции…

В этот день на лекциях я ничего не слышал и не видел. Все время представлял Кеклик с ребенком на руках. Я слышал ее